ПОДРАЖАНИЯ

В. С. ВЫСОЦКИЙ

ПАМЯТНИК

Я при жизни был рослым и стройным,
не боялся ни слова, ни пули
и в привычные рамки не лез,
но с тех пор, как считаюсь покойным,
охромили меня и согнули,
к пьедесталу прибив «Ахиллес».

Не стряхнуть мне гранитного мяса
и не вытащить из постамента
Ахиллесову эту пяту,
и железные ребра каркаса
мертво схвачены слоем цемента, —
только судороги по хребту.

Я хвалился косою саженью —
нате, смерьте! —
Я не знал, что подвергнусь суженью
после смерти.
Но в обычные рамки я всажен, —
на спор вбили,
а косую неровную сажень —
распрямили.

И с меня, когда взял я да умер,
живо маску посмертную сняли
расторопные члены семьи,
И — не знаю, кто их надоумил, —
только с гипса вчистую стесали
азиатские скулы мои.

Мне такое не мнилось, не снилось,
и считал я, что мне не грозило
оказаться всех мертвых мертвей, —
но поверхность на слепке лоснилась,
и могильною скукой сквозило
из беззубой улыбки моей.

Я при жизни не клал тем, кто хищный,
в пасти палец,
подходившие с меркой обычной —
опасались,
но по снятии маски посмертной —
тут же в ванной —
гробовщик подошел ко мне с меркой
деревянной...

А потом, по прошествии года, —
как венец моего исправленья —
крепко сбитый литой монумент
при огромном скопленье народа
открывали под бодрое пенье —
под мое — с намагниченных лент.

Тишина надо мной раскололась —
из динамиков хлынули звуки,
с крыш ударил направленный свет,
мой отчаяньем сорванный голос
современные средства науки
превратили в приятный фальцет.

Я немел, в покрывало упрятан, —
все там будем!
Я орал в то же время кастратом
в уши людям.
Саван сдернули — как я обужен,
Нате, смерьте!
Неужели такой я вам нужен
после смерти?!

Командора шаги злы и гулки.
Я решил: как во времени оном —
не пройтись ли, по плитам звеня?
И шарахнулись толпы в проулки,
когда вырвал я ногу со стоном,
и осыпались камни с меня.

Накренился я — гол, безобразен,
но и падая — вылез из кожи,
дотянулся железной клюкой,
и, когда уже грохнулся наземь,
из разодранных рупоров все же
прохрипел я похоже: «Живой!»

И паденье меня и согнуло,
и сломало,
но торчат мои острые скулы
из металла!
Не сумел я, как было угодно, —
шито-крыто.
Я, напротив, ушел всенародно
из гранита.

1973